Когда их жизнь убила

Когда их Жизнь убила,
Они,
в отместку ей,
Себя убили…

Теперь
я их встречаю тени…
Одна попросит рубль,
Другая улыбнется криво,

А третья позвонит по телефону
И трубку бросит
Мое «Алло» услышав.

Как можно жить
Хароном
Средь теней?

К тому ж, когда встречаюсь с ними
Приходится
Мне
Тенью становится,

Иначе не поймут язык мой
И не увидят,
Пройдут насквозь,
Оставив холодок на коже.

Так отучились их глаза
Живых встречать
В стране теней безумной…

Хоть, впрочем, Мы безумнее — живые,
Безумьем заплатившие за жизнь.

Мой друг поэт

Мой друг-поэт, с тобой пока мы
У стойки делим бутерброд
Тупою бритвою Оккама,
И омут мысли топчем вброд,-

Парим, в забвении счастливом,
И, фразы пробуя на вкус,
Их запиваем бледным пивом,
И заедаем. На укус

Отмеря долю бутерброда…
И в штольни душ ползем опять…
Поэт — такая есть порода,
Поэта трудно добывать!

Когда он выпьет…

Когда он выпьет,
Его глаза
Прячутся вовнутрь,
как две улитки
в раковины.

Точнее,

не глаза,—
а взгляд.

И разговор ползет
по виноградному листу.
Ему и дела нет до нас.

Не мы играем словами в фразы,
А разговор играет нами,—
двумя кожаными куклами,
подвешенными на нить
бесцельного трепа.

Что в ней…

Что в ней?
Был пьян, пришел, упал  на диван,

Но  он,
(Этот звук  внутри)
тра- три-
тру- тре-
пыхаясь

прет
на
ружу

журчит
из кожи
щекочет
губы.

бегу и
па
даю

Ба!
Да я

Искал тебя…

Да слов неловко стекло уронил —
в блеск, в дрызг, в кровь…

Ах… Да, да, я совсем позабыл…

Ах… Да, да, я совсем позабыл —
Я когда-то ведь был
Был частицей живой этих улиц

Наряду
С деревьями, листьями и домами

Мы вместе росли
Мы вместе ходили
И дополняли друг друга
Поддерживали

И вместе мы представляли собою Мир
Тот Мир
Столь хрупкий
Что стоило чему-нибудь исчезнуть
И исчезал весь мир

Ах, да, да
Я совсем позабыл
Что раньше казалось
Могу я взлететь

Как Лист, как птица
И если взлетает лист, а не я
Какая мне разница —
Мы ведь Единое.

Ах, да, да,
Я совсем позабыл
Я был Вселенной
Я был…

Теперь Я как-будто в плену
Куда ни пойду —
Все чужое

Деревья глядят поверх головы
Как-будто я с ними не был знаком

И птицы взлетают
С усилием
И мне отдают свою тяжесть

Меня окликают в глухой пустоте
мне незнакомые люди
Одевшие маски прежних друзей

Но я-то ведь знаю —
Меня больше нет
И ложь самозванцев двойная глупа —

Пусть лгут о себе
Но зачем обо мне
говорить
И со мной говорить
Будто жив я

Нет, нет, не скрывайте
Смерти моей от меня

Я теперь иногда забываю дышать
Я теперь забываю
Лица, деревья, улицы,
номера телефонов и даты рождений
Я все дальше и все отстраненней

и дом свой с трудом различаю
Сквозь марево синее
Синей планеты
Которая
дальше и дальше

Восприятие мира и искусства

Любопытно, как часто многие не понимают, что у разных людей разное эмоционально-энергетическое восприятие мира и искусства — то что для одного — «да ничего такого особенного, все нормально» — другому просто срывает крышу.

У одних кожа тонкая, сквозь нее и луч света проникает, а у других и ножом не проколешь. И то и другое имеет место быть. И то и другое не является уродством. Просто так есть.

Кит

На то они и глубинные вещи. Все как в море-окияне — наверху пена и дохлая рыба волной мешается. А в глубине мудрая рыба-кит сидит. И ровным счетом не меняется совсем. Только улыбается. Есть такая улыбка.
Улыбка чеширского кита.

Чувство юмора

Можно ли заставить человека у которого отсутствует чувство юмора, признаться в этом?

Для того, чтобы признаться в в отсутствии чувства юмора, надо обладать изрядным чувством юмора.

Получается замкнутый круг 🙁 Типа, как символ Великого Делания — змея, кусающая себя за хвост.