Хоменко Наталия
ИГОРЬ ГУБЕРМАН: "НЕ ТАКОЙ УЖ Я СЕКСОЗАВР!"
Газета "Сегодня"

В Губермане все легендарно: и стихи, и судьба... Диссидент, один из активистов "самиздата", отсидевший пять лет по уголовной статье -- ему "пришили" фарцовку и скупку краденого, и следовательница с очень приветливой улыбкой сказала: "Игорь Миронович, не обижайтесь, но мы вам дадим не три года, а пять, потому что только тогда можно конфисковать имущество, а ваша коллекция картин очень понравилась директору нашего музея". Стихи его вынес на волю и передал теще замначальника тюрьмы по режиму (!). Губерман сидел -- а стихи подпольно печатались в Союзе и легально -- за рубежами нашей необъятной... Потом -- ссылка. Дальше -- Губерман оказался в Израиле. Как он сам говорит: "Человек, который живет не там, где хочет, вреден окружающей среде". Теперь он снова проводит в странах СНГ уж не меньше времени, чем дома, в Иерусалиме. "Раньше я называл свои четверостишия "дадзибао" -- были в Китае такие "лозунги больших букв". Но в 78-м году в Израиле друзья издали мою первую книжку (после чего я и сел), она называлась "Еврейские дадзибао" -- то есть, уж полная чушь какая-то. А дома меня всегда звали Гариком. Бабушка, например, изо дня в день, повторяла: "Гаринька, каждое твое слово -- лишнее!" Я и решил назвать свои четверостишия "гариками". И я думаю, что это -- очень точное название, потому что сейчас развелись не сотни, а тысячи "юриков", "петиков", "мариков". Одна баба даже издала сборник "ириков" -- и все, сукины дети, шлют их мне на одобрение!" За несколько дней до киевского концерта Игорь Миронович нагрянул в столицу Украины с "артподготовкой". Он был чрезвычайно мил и трогательно любезен. На скользких ступеньках изысканно подавал дамам руку и самым галантно-кавалерским тоном просил: "Милые девушки, не ё...тесь, пожалуйста!" Учил уму-разуму некоторых ответственных работников (произносится с добрейшей улыбкой и нараспев): "Вы же умная, образованная женщина с большим словарным запасом! Вы можете послать его на ...?" -- По профессии я инженер-электрик, заканчивал железнодорожный институт, год отъездил машинистом электровоза в Уфе. Причем, совершил там трудовой подвиг: в феврале, в 30-градусный мороз, под башкирскими ветрами, лежа спиной на одном рельсе, сменил тормозную колодку, которая примерзла к колесу. Как жив остался -- не знаю. С тех пор мерзну. Потом работал двадцать лет инженером-наладчиком, ездил по всей империи. Со мной ездила бригада наладчиков, все -- бывшие зеки. Это была моя первая встреча с настоящими людьми. -- Стихи начали писать в тот период? -- Думаю, да. Где-то в начале 60-х. Они из меня сыпались, как "горошки" из козла. Я все время мучил своих друзей, непрерывно читал им, пока не говорили: "Заткнись!" Меня очень увлекла эта форма -- четверостишия. Уже в конце 60-х мне в компаниях читали мои стишки, а я не признавался, что они мои. Например: Лубянка по ночам не спит, хотя за много лет устала, меч перековывая в щит и затыкая нам орало. -- А сотрудникам вы свои "дадзибао" читали? Той самой бригаде? -- Не-ет! Это были серье-озные люди! Я иногда их почтительно расспрашивал, за что они сидели. Помню, был такой Витя Зеликин. Говорит: "Мироныч, ну я любил по магазинам походить". А я молодой был, говорю: "Витька, но за это же не сажают?" А он: "Мироныч, ну я же ходил в ночное время!" Бригадира, Семеныча, я до сих пор помню. Все его почитали и обожали. Он был невероятно интеллигентен. Такой интеллигентный пахан (из таких сейчас много "новых русских" вышло): он столько лет сидел, что за это время начитался. И хотя я был крупным начальником -- старший прораб! -- я его побаивался. Я у него у последнего спросил: "Семеныч, а ты-то за что срок тянул?" "Я, -- говорит, -- Ленина рисовал". А я уже был завзятый антисоветчик, так обрадовался: "Семеныч, ты что, карикатуры рисовал?!" Он мне с легким презрением говорит: "Я деньги делал!" -- Интересно, эти люди не приходят на ваши концерты? -- Старые инженеры, сотрудники -- приходят. А эти ребята -- нет. Я думаю, что им на мой концерт "положить с прибором". И они даже не знают, что я стал выступать. Они и фамилию-то мою не помнят, потому что там я был "Мироныч" -- и все. НЕГРИТЯНСКИЙ ПИСАТЕЛЬ ГУБЕРМАН И ИНДЕЕЦ КОГАН -- Игорь Миронович, вы помните сейчас свое первое четверостишие? -- Может быть, такое: Кончилось время романтики чистой, всюду господство приборов и краников. Девушки грезят о киноартистах, а рожают от киномехаников. Было мне тогда лет 26-27. А до этого я страдал любовями: первой, второй, третьей, пятой... И писал безумное количество длинных любовных стихов. По счастью, я все их утопил в помойном ведре. -- Вообще, традиционно поэты с помощью стихов добиваются благорасположения женщин... -- Ни ра-зу в жизни я не пользовался стихами, чтобы совратить бабу! Ни разу, клянусь. -- Хотя совращали, судя по всему, очень многих... -- Нет, не надо мне приписывать! Я люблю слабый пол -- по слабости -- но нет, не многих. Не думайте, что я такой сексозавр! Нет, никогда стихами не пользовался. Я, наверное, слишком люблю стихи, чтобы пользоваться ими употребительно. -- Но вы же сами сказали, что любовную лирику во время первой -- пятой любовей писали! -- Но я никогда не читал ее предмету. Я стеснялся этих стихов, мне они казались слишком интимными. Хотя, знаете, у меня в эту поездку появилась "горделивая" тема. В самолете одна баба лет сорока, оказавшись рядом со мной, сказала: "Игорь, я вам очень благодарна. Мой сегодняшний приятель знал очень много "гариков", и он меня вашими стихами совратил. Мы уже давно вместе, и нам очень хорошо вдвоем." А вскоре нашлась одна девка на телевидении, которая сказала, что "в период цветов и шоколадок" ее хахаль читал ей мои стишки, а потом ей с ним было очень хорошо. -- Многие мечтают собрать все ваши книги... -- Всех моих книг вы никак не соберете. Во-первых, я еще "в той жизни", в советской империи, писал много научно-популярных книжек: очень толстую и умную книжку о биологической кибернетике, "Третий триумвират", потом -- книжку об исследовании мозга и психиатрии, "Чудеса черного ящика", книгу о великом русском психиатре Бехтереве... А еще я писал "негритянские" книги -- за членов Союза писателей. С ними издательство заключало договор (поскольку они -- члены Союза), а мыслей и дыхания, чтобы закончить книжку, не хватало. Тогда писатель все деньги отдавал "неграм" (в одной только Таруссе таких "литературных негров" жило человек десять). Мы получали деньги, зато у писателя прибавлялось название в списке. А я в Союз писателей никогда не вступал, потому что был брезглив. -- При слове "негритянский" я почему-то вспомнила: у вас ведь, кажется, есть еще "индейская" поэма -- "Монтигомо -- неистребимый Коган"? -- Точно. Это поэма где-то 1962-го года. Тогда этнографы, которые ездили по Южной Америке, нашли на берегах Амазонки какое-то запущенное племя индейцев, которые говорили друг другу "Шалом!", "Шма Исраэль", и в языке которых сохранились элементы иврита. Но вот сейчас я вам это говорю, а на самом деле я никогда больше на этот факт не натыкался -- может быть, это очередная параша. "ЛУЧШЕ ЕХАТЬ В ТАКСИ, ЧЕМ СО МНОГИМИ НАРОДАМИ" -- Мне сказали, у вас 25 ноября в Иерусалиме родился внук. Поздравляю! -- Это, правда, дикое счастье. У меня две внучки уже есть, почему-то очень хотелось внука -- ну, чтобы фамилию продолжить, что ли... Я так обрадовался, когда мне сказали, что заорал жене в телефонную трубку: "А ты проверила, писька есть?!" Все нормально, внук! -- Вы очень дружны со своей тещей. Это почти подозрительно! -- Теща у меня гениальная, я ее нежно люблю. Это писательница Лидия Борисовна Либединская -- автор книжек о декабристах, Блоке, Горьком, Герцене, Огареве... Она очень хорошая теща, мы с ней часто пьем вместе. У меня даже есть стишок про нее: Зятья в слезах про тещ галдят, а наша -- лучше не отыщешь. Ни в Сан-Франциско, ни в Мытищах, ни в Африке, где тещ едят. Как-то в ресторане ВТО к моей теще подсел один дикий черносотенец, один из редакторов черносотенного журнала и говорит: "Лидия Борисовна! Вы -- графиня по происхождению, чисто русский человек, дворянка, -- почему вы не с нами?" А она ему: "Голубчик, как же я могу быть с вами, если мои предки пороли ваших на конюшне?" А жена у меня -- несчастный человек. Потому что 35 лет назад вышла за меня замуж. Терпеть в доме такое животное, как я -- непросто! Но я к ней отношусь очень заботливо и, главное, своими стишками совершенно не мучаю. Не читаю, завывая, как это другие поэты своим женам. Она, по-моему, счастлива от этого... Детей у нас двое. Дочке 33 года, сыну -- 27. Вот сын сейчас как раз "родил". Они хорошие дети, по счастью, никто из них ничего не пишет. Хотя за дочку я боялся: она в детстве проявляла творческие наклонности и говорила какими-то очень точными фразами. Помню, в декабре 72-го, когда праздновали 50-летие советской империи, мы пошли с ней куда-то в гости (жена работала, и я таскал дочку с собой: пока я с друзьями пил водку, она безропотно играла с куклами в коридоре). Мы толкались в огромной очереди на автобус, и моя маленькая дочь произнесла, по-моему, историческую фразу: "Папа, лучше ехать в такси, чем со многими народами!" Обратите внимание, народы это осознали намного позже! А сын мне очень помог жить в Сибири. Ему было семь лет, когда я вышел в ссылку из лагеря, жена с сыном сразу же ко мне приехали. Два года я его не видел, а когда встретил на вокзале, он меня обнял и говорит: "Папа! Как жаль, что тебя посадили -- тут такой детектив шел по телевизору!" Помог он мне вот чем. Там, в сибирском поселке Бородино, я работал в разрезо-строительном управлении -- РСУ. И семилетний Милька никак не мог запомнить этого слова -- "РСУ". Мы как-то пошли в кино, а там, знаете ли, нравы патриархальные в клубе -- надзиратели сидят в зале вместе с нами, зеками. Шел какой-то американский боевик. По ходу дела герой говорит своей любовнице: "Милочка, я должен тебе признаться, я на самом деле работаю в ЦРУ". И мой сын на весь зал мечтательно произносит: "Как папочка!!!" А так как меня и раньше в этом подозревали, то все стало на свои места:американский шпион, попался, сидит, хороший мужик; значит, с ним не западло чифирить, пить водку и все такое. -- Многие из тех, кто сидел в тюрьме в те времена, говорят, что там было много интересных людей, у которых было чему поучиться. У многих даже после тюрьмы полностью переменилось мировоззрение. -- Вы знаете, мое -- не переменилось, к сожалению, хотя там было много интересных людей... квартирных воров. Они ничему меня не научили, я очень по этому поводу расстраиваюсь. А вообще, я ведь сидел в уголовном лагере общего режима, а там -- менее интересно, потому что там -- по "первой ходке" сидят. Бакланы -- драчуны, хулиганье всякое. По-хорошему, их надо было высечь как следует при ЖЭКе в Красном уголке -- и отпустить домой. А их сажали. И они от этого выходили гораздо более плохими людьми, чем садились. На самом деле, я, как человек, который сидел легко и недолго, обожаю об этом рассказывать. А те, кто сидел тяжело и долго, предпочитают помалкивать. Это мы -- кукуем и хвастаемся. "В ДЕТСТВЕ МЕНЯ ЧУДОВИЩНО МНОГО БИЛИ" -- Игорь Миронович, вы жили в Москве. А родились-то где? -- Здесь есть некая тайна, которую на самом деле все знают, потому что я этого не скрываю. У меня во всех документах написано, что я -- москвич, но на самом деле я родился в Харькове. Но так как я прожил там всего восемь дней, то думаю, что мама втайне от папы ездила делать мне обрезание. ...Я заканчивал школу в 1953-м году: последний год, когда еще мальчики учились отдельно от девочек. После этого все мальчики стали такимим ходоками и гуляками -- натерпевшись в молодости! Но в 53-м у нас уже была совместная комсомольская организация с соседней женской школой, по субботам мы собирались. И тут я очень выигрывал, потому что обычно программа была одна и та же: первая часть -- обсуждение дисциплины Губермана, вторая -- танцы. -- Вы, наверное, в детстве были жутким хулиганом? -- Да нет. Это было уже в десятом классе. А в детстве я не был хулиганом -- я, к сожалению, был отличником -- много потерял в жизни. Нет, я был маменькиным сынком, добропорядочным сыном еврейских родителей, старательно учился, всего боялся. Мне очень помогло, что меня в детстве чудовищно много били. У папы была дача (как у каждого бедного еврея), маленькая летняя дачка. А жители Загорянки, где была эта халупа, делились на две категории: люди, которые снимали дачи и их дети -- и люди, которые там жили постоянно и, соответственно, их дети. Эти две компании враждовали между собой, дрались... И били меня -- потому что я и не жил постоянно -- только летом, -- и не был дачником. Потом, меня били в школе -- за то, что я хорошо учился и был мерзко приличным мальчиком. Я этим людям очень благодарен: мне очень хотелось быть физически сильным. А как только я им стал -- тут же перстали бить. Даже обидно. "БОГ НЕ БЫЛ БЫ БОГОМ, ЕСЛИ БЫ ОБРАЩАЛ ВНИМАНИЕ НА ТАКИЕ МЕЛОЧИ" -- Памятуя цитаты из классика, то бишь из вас, о том, что вас всегда интересовали "пятна на нимбах святости различной": существуют ли люди, вокруг которых для вас нимб все-таки есть? -- Вы знаете, такие люди существуют, но тот факт, что нимб есть, совершенно не мешает мне к ним пристреливаться. Более того, если это святой человек, я с еще большим удовольствием обнаруживаю "пятна" и "лакуны" на нимбе. В живых их нет уже... Я вот так относился к Сахарову. А нет, впрочем, я так же точно отношусь к Солженицыну. И "на Вы" и "стоя". Но уже с усмешкой, потому что сегодня он из русской жизни выпал и то, что он пишет сегодня про русскую жизнь -- уже смешно. А так -- это великий человек. Дико, чудовищно недооцененный! -- Несмотря на Нобелевскую премию и прочее? -- Все равно. Мы ведь очень пакостно относимся к такого рода людям. Мы им не прощаем собственной мелкости, собственной осторожности. А Солженицын ведь взорвал все это "Архипелагом ГУЛАГ", просто взорвал. Ведь и до него были книжки, штук восемь--десять -- никто не верил, что есть лагеря, и что они -- такие. В 48-м году вышла книжка Марголина, потом другие, но еще в 54-м году компартия Франции предъявила иск человеку, написавшему, что в СССР есть лагеря. Был громкий процесс, в котором всерьез принимали участие разные умные люди. А после книжки Солженицына началось адекватное отношение к Советскому Союзу. -- Во многих "гариках" вы с Богом на "ты" и по-свойски. Не страшно? -- Нет, абсолютно не страшно. Я думаю, если бы Бог обращал внимание на такие мелочи, он не был бы Богом! -- Это что же, легкие простительные шалости? -- Это не шалости. Я к нему отношусь с большим уважением. Именно поэтому я с ним и общаюсь. А если б я его не уважал, тогда какого хера я буду с ним общаться?

ВЕРНУТЬСЯ