Ах, как сильно хотелось ей жить! 
                             Как хотелось судьбы   иной:
Быть знаменитой, и почитаемой, 
                              и обласканной публикой,
Ездить в Южное полушарие, преимущественно зимой,
И сниматься в кинематографе, 
                               скажем, у Стенли Кубрика.

А когда зацветали каштаны киевскою весной,
Как хотелось ей прогуляться по Монмартру
                                             апрельским  вечером,
А потом заглянуть в "Ротонду" и при народе честном
Прочитать стихи, посвященные первому встречному,

И в набросочках Модильяни тайно себя узнавать,
Там, где Анне Ахматовой подмигивает Шоколадница,
И вино бургундское медленно в тонкий бокал наливать,
И знать, что на этом свете
                                все еще как-нибудь  сладится.

Например, напишется песня, такая, как у Эдит Пиаф,
И споется неповторимым голосом в зале "Олимпия",
Или роман сочинится, этак на двести глав,
И никто не посмеет сказать, что сюжет в нем липовый.

Так мечтала она всю жизнь, сама над собой смеясь.
Ее не любили женщины, а мужчинам она не верила,
Потому что каждую длинную или короткую связь
По Шекспиру всегда сверяла, 
                              и лишь этим аршином меряла.

Потому и семейной жизнью жить она не могла,
Ей был ненавистен быт и уюта домашнего сладости,
И когда сгущалась за окнами черно-синяя мгла,
Ей вспоминались иные, очень горькие радости...

И ничего не сбывалось, сколько бы лет ни прошло,
И ничего не сбудется, как бы она ни маялась.
Жизнь покатится деревом срубленным под уклон.
Новой премьеры не будет. Опускается занавес.