Очумев от поденных писаний и от кина,
В августе мы себя обнаружили в домике на
Берегу у моря, где не умолкал прибой, 
Где тянуло тебя на сон, а меня на бой.

Как Садко, я полез в пучину, и ядовитый скат
Так долбанул кретина, что я чудом доплыл назад.
Ты руки заламывала и прикладывала к вискам.
А потом мы гуляли по винам да шашлыкам.

Ты обгорела, и моря простор для тебя постыл.
Ты то и дело в Питер рвалась - не хватало сил.
Но на закате, в кафе, переждав жару,
Ты о креветок и пиво гасила свою хандру.

Я изучал тебя: как ты плаваешь, как ты ешь,
Я целовал тебя поперек, и вдоль, и впромеж,
Тобою и морем я до конца моих дней пропах.
А спорили мы, словно дети, - о пустяках.

Мы засыпали под визг и топанье сотен крыс,
Словно их стаи во имя Гаммельна шли на мыс,
В топоте этом дрожали и домик, и вся скала.
Я говорил: "Это ежики, детка!" - и ты спала.

А вокруг, как "Титаник", рушился белый свет.
Клинтон залил своею спермой весь Интернет.
Бомбы сыпались. Гривня падала. Пел Кобзон.
А я тихие звездопады вплетал в твой сон.

А во мне все было предельно обострено,
Словно длилось одно oеерическое кино, 
Где я сам на экране, не смыслящий ни черта:
Я, от смерти уплывший, вошедший в твои врата.